Память
Новороссийск.
Ширь моря, край цемента.
На высоте литого
Постамента,
Войны работник —
Т-34
Стоит,
Чтоб было
Мирно
В нашем мире.
У танка замер
Юный автоматчик,
Не знающий военной бури
Мальчик.
Он горд и строг.
Он слился с автоматом.
...Здесь целый год
Сраженье шло
Когда-то.
Здесь каждый миг
Был целой жизни равен.
Солдаты здесь
Не думали о славе
И слов высоких
Не произносили.
Они собой
Отчизну заслонили.
...А в памяти
Руины оживают:
Вновь рвутся бомбы,
Самолеты — стаей...
Сквозь толщу лет
Я слышу
Без помехи,
В сердцах стучит
Войны минувшей
Эхо.
Воспоминанья
Тишину вспугнули.
Через года
к нам долетают пули
До сей поры
Они и жгут,
И ранят,
Сердца живущих, жгут
И нашу память.
Г. Гитман
Расстрелянный вагон
В Новороссийске
Год за годом,
Где жизнь цветущая
Бурлит,
У стен цементного завода
Войны видение стоит, -
В Цемесской бухте
Отраженный
И в каждом сердце отражен,
Врагом расстрелянный,
Сожженный,
Но не поверженный вагон.
И рельсы,
Срезанные круто,
На пьедестале
Сквозь года
Идут как будто ниоткуда,
Ведут как будто в никуда.
Но, шрамами напоминая
О стойкости
Былых времен,
Из дней бессмертных
Возникая,
Живет
Расстрелянный вагон.
В те дни
От этого вагона,
Входя в легенды
И века,
Ломая вражью оборону,
На Запад ринулись войска.
Не одаряемый цветами,
Но с каждым годом всё видней,
Вагон – и памятник
И память
Не забывающихся дней.
Б. Дубровин
Вагон
Сорок третий жестокий год:
Били с моря по высоте,
И вагон, последний оплот,
На горящей стоял черте,
На делившей фронты меже, -
Там чужие, а тут свои.
На железном том рубеже
Шли решающие бои.
Был и знаком он путевым,
И окопом, и дотом был,
И разведчиком боевым,
Забежавшим во вражий тыл,
Весь в пробоинах, весь в золе,
Но с воинственною душой.
Колесо – на Малой земле,
Колесо – на земле Большой.
С ним живые вдвойне сильны,
Изрешёчен, а ничего!
И решили после войны
Сделать памятником его
Тем, кого не увижу я
Никогда за своим столом.
Треугольные скал края,
Бухта синяя, волнолом,
Красный вымпел на корабле,
Чей-то ялик, не разобрать…
Жить нам, жить на Большой
Земле
И вовеки не умирать!
К. Мурзиди
Неизвестному матросу
Над рейдом широким,
где ветру просторно и море о берег гремит,
суровый и строгий
на мраморе черном
Матрос неизвестный стоит.
Он видит,
как мирные флаги сверкают
над синью просторов морских
и словно
минувшие дни вспоминает
и старых друзей боевых.
Ты помнишь, товарищ?
Мы молоды были,
и жизнь рекою текла.
Но крылья с крестами
нам солнце закрыли,
и в руки винтовка легла.
Ты помнишь бомбежки и грохот моторов,
и клятву «Ни шагу назад!».
И с судном уходят на дно
комендоры,
послав по врагу
свой последний снаряд.
И ты не забудешь,
как все это было!
Как в порт ворвались катера.
И, словно грозою,
причалы накрыло
могучим и страшным
матросским «Ура!».
Крошилися камни,
броня прогибалась,
бросались десантники в бой...
Казалось, что море
на сушу ворвалось
кипящею черной волной.
...В разрушенном городе
звуки всё тише.
Приглушенно море шумит.
Глазницы немецкого дота
закрывши,
Матрос неизвестный лежит...
...Победных салютов огни
отсверкали.
И ран не считая своих,
Твой раненый город из пепла
подняли
друзья, что остались в живых.
Где море подходит под самые
стены,
И город над бухтой растет,
Матрос неизвестный
на вахте бессменной
поставлен смотрящим вперед.
М. Петровский
Баллада о колодце с живою водой
На Малой земле, в Долине Смерти есть колодец с пресной водой.
С февраля по сентябрь 1943 года он был одним из немногих источников,
которым пользовались десантники.
В глубоком колодце блестела вода,
А рядом гремела людская беда,
Чернели воронки, где раньше был сад.
И яростно в землю вгрызался десант.
По лицам хлестал леденящий норд-ост.
И брызгал огнем неприятельский дот.
Земля превратилась в пылающий ад.
Но в строчках приказа — «Ни шагу назад!»,
И в черную землю вгрызаешься ты.
И шепчут горячие губы: «Воды».
- Воды!
- просят сотни напрягшихся спин.
- Воды!
-да колодец в долине один.
- Воды!
- только рядом завеса огня,
А смерть, может, мимо,
а может, в меня.
И ночь опустилась на землю без сна.
И сотнями глаз напряглась тишина.
И полз, стиснув зубы; к колодцу матрос
Где блещет вода самоцветами звезд.
О, как в том колодце плескалась вода!
Вдруг с неба упала ракета-звезда,
Вдруг стало до боли, до крика светло.
Ударила очередь резко и зло.
Вдруг стало до боли, до крика светло,
Гремя, покатилось пустое ведро.
Холодные звезды застыли в глазах.
И. замерли стоны на сжатых губах.
И умер в груди не родившийся крик.
И жизнь превратилась в сверкающий миг.
И снова нависла, звеня, тишина.
И сухо шуршала морская волна,
И в меркнущем свете далекой звезды
Горячие губы шептали: воды...
И вновь уходил за матросом матрос.
И все-таки кто-то дополз и принес.
Но многим стал в жизни последней судьбой
Глубокий колодец с живою водой.
В слепящих разрывах шли ночи, как дни.
И каждую ночь уходили они.
И каждую ночь над холодной водой
Погибшая жизнь загоралась звездой.
Взгляни в тот колодец с живою водой,
В нем каждая жизнь отразилась звездой,
Здесь души погибших сияют во мгле,
Здесь те - за которых живёшь на земле.
Взгляни. И твое отразится лицо.
И вспомни геройски погибших бойцов.
И вспомни десанта суровые дни
И жить поклянись, как прожили они!
В. Свидерский
Юный партизан
Посвящается Толе Масалову
Он был в строю
с маститыми отцами,
Безусый паренек,
веселый мальчуган.
Претерпевал невзгоды
вместе с нами —
Четырнадцатилетний партизан…
…Куда ни глянь — все сожжено,
разбито.
Знакомых улиц просто
не узнать.
Везде снуют фашистские
бандиты —
Жестокая непрошенная ратъ...
Да, всё разведчик должен
был узнать.
На всё он должен
обратить вниманье,
Чтоб факты достоверно передать
И боевое выполнить заданье.
Какие мысли в голове
теснились,
Когда разведчик молча
наблюдал,
Как жители взволнованно
толпились
У мест, где он листовки оставлял.
Не знал того он, что ему
вернуться
Не суждено, что шёл
в последний раз….
Когда же круг врагов успел
сомкнуться,
Он понял, что настал
последний час...
Пусть он погиб,
но им горда Отчизна.
Врагам не удалось его сломить.
Он сделал всё. Не пощадил
он жизни!
И мы таких не вправе позабыть.
А. Чепелев
Неизвестный матрос
Поэма
Одетый в бронзу и гранит,
Носитель вечной флотской
славы,
У моря Черного стоит
Матрос спокойно величавый,
С богатырем былинным схож;
Широкоплечий — в два
обхвата,
Накидка-плащ и брюки «клеш»,
А сбоку дуло автомата.
Пред ним широкой бухты
гладь
Под солнцем ласковым
сверкает,
Судов больших и малых рать
На тихом рейде отдыхает;
За бухтой цепь зеленых гор,
Карьеров серые отвалы,
Везде, куда ни бросишь взор,—
Дома, заводы и причалы.
Портальных кранов легкий
взлет,
Узор снастей на тонких реях,
Людей сплошной круговорот
На светлых улицах-аллеях;
Шумят листвою тополя,
Играют маленькие дети...
Родная мирная земля
Дороже всех земель на свете!
А неба чистого лазурь
Сияет жарким солнцем юга,
И нет ни злых свинцовых
бурь,
Ни смертью стиснутого круга…
II.
Стоит матрос. Он очень рад,
Что все вокруг идёт
как надо!
А ведь когда-то здесь был ад,
А может быть, страшнее ада.
Он вспомнил сорок третий
год,
Когда от края и до края
Шла наша Армия вперед,
Врагу на горло наступая.
Сражений доблестных пожар
Сметал источник зла и горя,
И вот еще один удар —
В районе города у моря.
...От геленджикских берегов
Шли катера и мотоботы.
На них отряды моряков
С бригадами морской пехоты,
И на одном из них был он.
Уже прошедший за два года
Всё то, что исторгало стон
Из сердца стойкого народа.
В глазах матроса навсегда
Остались мрачные картины:
В дыму пожарищ города,
Повсюду пепел и руины.
И вот теперь пришла пора.
Покуда сердце будет биться.
За все, что враг творил вчера,
С ним полной мерой
расплатиться.
За непокорный город свой.
За пытки, казни, кровь
и слезы
Вперед — в жестокий
смертный бой
Шли черноморские матросы.
Вокруг лишь черная вода,
Да южной ночи покрывало,
И только справа гор гряда
Широкой лентой проплывала.
Вот Кабардинка за кормой.
А вот и строго по заданью
Рубеж исходный боевой.
Остановились в ожиданье.
Как ночь сентябрьская темна!
Вот повезло, скажи
на милость:
В пути светившая луна
Куда-то, к счастью, закатилась.
За бухтой взрывы, гул и вой;
Там где-то наши самолеты
Над самой вражьей головой
Уже ведут свою работу;
А вот и залпы батарей
Со всех сторон загрохотали.
Накрыв непрошенных гостей
Потоком мощным
грозной стали.
Проходит несколько минут,
Далекий берег весь пылает,
На кораблях сигнала ждут,
И он со всеми ожидает.
И видит вдруг,
назад взглянув,
Как над Дообским мысом,
где-то,
Ночную тьму полосонув,
Взметнулась красная ракета.
Ну, наконец! Теперь пора!
И, словно потеряв терпенье,
Вперед рванулись катера,
Разбившись на три
направленья.
Ему налево выпал путь;
Ревел мотор на
«самый полный»,
Упругий ветер резал грудь,
А за бортом вздымались
волны;
Кипела бухта, как в котле.
От взрывов вражеских
снарядов,
Но катера рвались к земле,
Чтоб смыть с нее
фашистских гадов.
Сжимая крепко автомат,
Желаньем действия томимый,
Не отрывал он зоркий взгляд
От полосы огня и дыма;
Все ближе, ближе...
сбавлен ход.
Раздался резкий звук
сирены.
Со всех сторон водоворот
И клочья бело-красной пены.
Коснулся катер дна чуть-чуть.
Матросы пулей прямо в воду,
Кому по пояс, кто по грудь —
Уж тут искать не будешь
броду.
Навстречу, из бетонных нор,
Что притаились где-то рядом,
Противник бьет почти в упор
По атакующим отрядам.
Свистящий шквал огня
вокруг,
И вот уж падают ребята,
Но друга заменяет друг.
А брат-моряк встает за брата.
Один упал, второй прошел,
У берега и тот свалился,
А там уж третий подошел
И с ходу дальше устремился.
Любовью к Родине горя,
Врага смертельно ненавидя,
Как тридцать три богатыря,
Шли в бой, из волн соленых выйдя.
Морской десант! Ночной
прорыв! —
Великой ярости кипенье,
Души пылающей порыв
И долга строгое веленье:
Патриотизма гордый взлет,
Хмельной угар священной
мести,
Всех чувств стремительный полет.
Экзамен доблести и чести!
...Снаряды рвутся вновь
и вновь,
Гудит земля от их ударов
Повсюду хаос дикий, кровь
И дым, и зарево пожаров,
Металла скрежет, крики,
стон,
Осколка свист и пули пенье,
Огонь и смерть со всех сторон,
И нет врагам нигде
спасенья….
И прямиком сквозь эту жуть
Лихая братия морская
К победе пробивала путь,
Телами землю устилая,
«Полундры» страшной для
врага
Гремели мощные раскаты….
Вот так в Бессмертье на века
Шли черноморские ребята!
За метром метр, за шагом шаг,
Горячей кровью обливаясь…
И дрогнул вдруг коварный
враг,
И отходить стал, огрызаясь.
Шесть долгих суток ночью,
днём,
Ни на минуту не стихая,
За каждый камень, каждый
дом
Шел бой от края и до края…
На берегах Цемес-реки,
Как в Севастополе когда-то,
Сражались насмерть моряки —
Орлы в тельняшках полосатых.
И как ни отбивался враг,
Как удержаться
ни стремился,
Победы нашей красный флаг
Над городом свободным
взвился!
Матрос сурово хмурит
взгляд,
Припомнив годы огневые;
Вокруг давно уж крепко спят
Однополчане боевые.
Спят, не дождавшись
тишины.
Простые славные ребята —
Великой Родины сыны,
России верные солдаты.
Их много полегло, таких,
Как он вот, рано поседевших,
Отважных, крепких, молодых,
Пожить на свете не успевших.
Здесь, на священных берегах
Они прошли огни и воды,
Презрев извечный смерти страх
Во имя счастья и свободы.
В былое канул страшный бой.
С тех пор промчалась
четверть века.
Здесь создан город молодой
Трудом упорным человека.
Поднялся город из руин
Из пепла, из огня и смрада.
Красавец город! Исполин! —
Матросу лучшая награда.
Так, значит, он не зря здесь
пал,
Огнем сраженья опаленный,
И из огня, как Феникс, встал,
В гранит и бронзу
обрамлённый,
Стоит он гордый и большой,
С упрямыми ветрами споря,
Как память доблести морской,
Как символ города у моря.
Б. Шамшин
***
В Новороссийске зреют розы алые,
У пирса плещет ласково волна,
А мне все снится огненная Малая,
И в снах тревожных видится война.
Ночной десант. Ракеты над Мысхако.
Передовую «Юнкерсы» бомбят.
И будто нас опять ведёт в атаку
Бомбежкою измученный комбат.
Нет, мне не жаль, что молодость не вечна.
Пусть отцвела она в дыму, в огне.
В боях с врагом, в тревогах бесконечных
Я верен был моей родной стране.
Пусть испытал я горечи немало,
Со смертью рядом вёрсты колесил,
- я мир принес Большой и Малой
Во имя счастья всей моей Руси.
Я рад тому, что с утренним рассветом,
С заходом солнца или в час ночной
Акация мне машет белым цветом
И Малая встречает тишиной.
М. Герасимов, участник боев на Малой земле
***
Над полем боя высится утёсом,
Рука с гранатою занесена.
Вокруг него в земле лежат матросы.
Их сон хранит прибрежная волна.
И Малая земля - кремнистей нет породы –
Его несёт как жаркий пьедестал.
Он не остынет, несмотря на годы.
Здесь камни плавились, и плавился металл.
Врагу казалось - ни одной букашке
На той земле не протянуть и дня.
А люди в бескозырках и тельняшках
Крутой стеной вставали из огня.
Плечом к плечу - живые бастионы
Сражались насмерть, бились до конца.
Передний край матросской обороны
Незримо проходил через сердца.
Им честь отдай! Они не раз в атаку
Шли, не сгибаясь, в полный рост.
За нашу жизнь легли здесь, на Мысхако,
А одного поставили на пост.
И он стоит, как часовой бессменный,
Навстречу ветру развернувший грудь,
На той земле, которую священной
В стране Советской с гордостью зовут.
Остановитесь, поклонитесь низко.
Не надо слёз. Не опускайте взгляд.
Я им бы каждому отлил по обелиску.
И всех, что есть, не пожалел наград.
Василий Дитяткин (участник боев на Малой земле)
Дворец
Я не из ярых театралов,
но всё же
я не ошибусь:
нигде таких концертных залов
не сохранила наша Русь.
Здесь толпы зрителей нарядных
не заполняют вестибюль;
лишь ветра свист из дыр снарядных,
да стены в оспинах от пуль,
да купол неба вместо крыши.
День - светит солнце,
ночь - луна...
Артистов здесь никто не слышал:
здесь свой концерт дала война!
В бреду безумного канкана,
где минный вой взамен трубы,
«актеры» гибли
без обмана
под барабанный треск пальбы.
Стена в налёте серой пыли.
Быть может, этот самый след
от пули,
что прошла навылет,
окончив счёт недолгих лет
бойцу -
безусому парнишке...
Вот здесь,
где я стою сейчас,
о жизни зная лишь по книжкам,
он прожил свой последний час.
Разбиты стены,
нет пролётов
и каждый шрам на камне свеж.
Дворец -
свидетель чьих-то взлётов
и чьих-то рухнувших надежд.
Не буду спорить -
так, не так ли:
и сцены нет,
и нет людей;
но здесь идут...
идут спектакли
для верной памяти моей!
А. Карченков
На Малой земле
Стоят у «Взрыва» старики.
Стоят задумчиво, устало.
Что им напомнили куски
в сплетеньи ржавого металла?
Когда-то здесь горела твердь.
Сейчас представить трудно даже.
Над головой кружила смерть
с большим крестом на фюзеляже.
Из амбразур во все концы,
с последним вздохом для кого-то,
неслись свинцовые гонцы
от раскаленных пулеметов.
В изрытой бомбами земле
не скоро зарастают раны.
И в сентябре, и в феврале
сюда приходят ветераны.
Все меньше их и в седине,
в осанке их былого бремя.
Их, победивших в той войне,
так беспощадно косит время.
И пусть не тот уже парад,
и пусть шаги не так упруги:
звенят гирлянды их наград,
как богатырские кольчуги!
А. Карченков
Часовые памяти
Могучий бронзовый матрос
застыл в безвременном дозоре.
Он пьедесталом в землю врос,
чтоб только шторм тревожил море.
Как много этих часовых
великой памяти военной
стоят на улицах твоих,
мой город необыкновенный.
Ведут они свой вечный бой
в названиях, на постаментах.
Из жизни, прожитой тобой,
они - застывшие моменты.
Рывок десанта с кораблей,
и скорбь коленопреклонённых...
Как много их в земле твоей,
убитых, но не покорённых.
Здесь судьбы их, здесь имена.
В их лицах воля и усталость.
Для них не кончилась война,
они навеки в ней остались
с глубокой верой в тишину:
что на измученной планете
настанут дни, когда в войну
играть не будут даже дети.
А. Карченков
Бескозырка
Полосатая тельняшка,
Бескозырка и бушлат.
В сорок третьем, в холод страшный,
В ночь ушёл морской десант.
В небе красная ракета,
Море взрывами кипит.
Далеко ещё победа,
Смерть же рядышком стоит.
Катеров гудок протяжный,
Рядом пули волны рвут.
В воду прыгая бесстрашно,
Черноморцы бой ведут.
И не даст врагу покоя
Этот маленький отряд,
Обагряя землю кровью,
Много месяцев подряд...
Лет с тех пор прошло немало.
Только память душу жжёт.
Сердце сжалось, застонало:
Бескозырка вдаль плывёт...
Г. Кольцевая
Это было на Малой земле
Герою Советского Союза
Михаилу Михайловичу Корницкому
Когда пришла пора возмездья,
В штабах сошлись расчёт и риск,
И два десанта с жаждой мести
Пошли спасать Новороссийск.
Февральской ночью в сорок третьем,
Когда спала Колдун-гора,
Навстречу славе и бессмертью
Рванулись в бухту катера.
Суда у Южной Озерейки
Сквозь шторм пробиться не смогли:
Топили вражьи батареи
С войсками наши корабли.
А здесь уже был берег рядом,
Огонь в Станичке бушевал.
И Цезарь Куников отряду
Подал на высадку сигнал.
Над морем дым стелился низко,
Мотор приглушенно гудел.
И снял ушаночку Корницкий,
И бескозырочку надел.
Она, овеянная славой,
Вела на подвиг моряков.
— Полундра! — кто-то крикнул справа
И клич взлетел до облаков.
Рвал темноту огонь орудий,
Неслись проклятия и стон.
И чёрные, в бушлатах, люди
Страшнее были, чем огонь.
Взорвал Корницкий дзот гремучий
И танк, стоявший на пути.
В преддверье смерти неминучей
Сумел товарищей спасти.
Когда их немцы окружили
В одном захваченном дому,
Пришлось свершить ценою жизни
Прыжок в бессмертие ему.
С противотанковой гранатой
Поднялся грозно на забор.
— Прощайте! — крикнул он, — ребята!
И кончен был со смертью спор.
В толпу врагов остервенелых
С гранатной связкой на ремне,
Он молодое бросил тело,
Навек оставшись жить во мне,
В тебе, мой юный современник,
В твоей душе, в твоем дому,
Во всех грядущих поколеньях,
Судьбой обязанных ему.
Он жил в зеленом Краснодаре,
И жизнь хотел прожить сполна,
Вернуться, пусть с одной медалью,
Но без единого пятна.
Но скорбный рок бойца обидел —
Вдали от дома он упал.
Звезды Геройской не увидел,
Указа тоже не читал.
И только под Новороссийском,
Пронзив летящие года,
Над белым гордым обелиском
Не гаснет вечная звезда.
Кронид Обойщиков
Колодец жизни
«...Воды! Скорей!..» -
Но ни куста, ни ямки...
Тела товарищей, что пали здесь - твой щит.
А фляги глухо звякают на лямках.
И страх: осколок влагу истощит!..
Враг не жалел снаряда, пули, мины
На одного ползущего бойца.
И мало было тех, кто не загинул,
Тот путь проделал клятый - в два конца.
Ползти опять никто не даст приказа,
Но раз «счастливчик», знать, заговорен!
И он ползет - живая цель для сглаза,
А подлый сглаз на стреме с двух сторон.
Колдун-гора... На ней «колдуют» фрицы.
В Долине смерти этот низкий сруб.
Вода нужна - не мыться и не бриться:
Прильнуть лишь болью опаленных губ.
Ушел солдат. Уполз...И нет возврата.
И санинструктор Тося, обозлясь,
Рванулась в рост!.. И по глотку на брата.
И кровь на гимнастерке запеклась.
Есть памятников тысячи в Отчизне,
Запечатлевших подвиги боев.
Но он один такой - КОЛОДЕЦ ЖИЗНИ,
Слез материнских полный до краёв.
Евгений Цыганко
Малая земля
Здесь было пекло в феврале,
Здесь застывала кровь в апреле,
Здесь, на прострелянной земле
За сутки юноши старели.
И даже камень-монолит
Здесь перемолот был на гравий...
Нет, здесь не думали о славе,
А лишь о том, что долг велит!
Земля горела, но жила.
И фронт немыслимый держала,
Как неприступная скала,
Непобедимая держава.
Их слава вписана в века,
И в звездном том ряду по праву–
Земля, что носит имя Малой
За то, что духом велика.
Евгений Цыганко
Раздумье на Малой земле
Нет! Не затмила времен поволока
Бурю, что мир до костей обожгла.
Ту, что глубоко, о, как же глубоко
В кровь и сознанье когда-то вошла!..
Снова казнишься виною бессилья
Руку подать тем, кто в смертном бою
В горечь морскую, в седины ковыльи
Выплеснул с кровью всю долю свою!
Тем, кто сражаясь за ныне живущих,
Шел напролом - на стволы и штыки;
Тем, кто бессмертны не в ангельских кущах -
В песнях, преданьях, на гранях строки...
В чём же вина-то? Ведь если бы встали
Все, кто с Землей этой телом слились,
Разве за счастье бы нас осуждали?
Нет! - За него лишь они и дрались!
Но осудили за то, что бравада
Гасит порою наш бдительный взгляд.
Надо нам жить! И смеяться нам надо
Звонче, чем десятилетья назад!
Надо! Но только и в смехе отрадном
Помнить: живем за себя и за них!
Помнить не в дни поминаний обрядных:
Сердцем своим - каждый час, каждый миг!
Помнить - порывов своих чистотою,
Дел высотою, любовью земной,
Чтоб единения волей крутою
Насмерть схлестнуться
С грозящей войной!
Е. Цыганко
Вагон
Вот – не памятник, а просто –
В дырах,
Точно кружевной,
Весь сквозной вагонный остов,
Искалеченный войной.
Он изранен, он изрезан,
Искорежен
Вкривь и вкось.
Если так пришлось железу,
Как же людям так пришлось!
В. Бакалдин
Задача на мужество
Отрывок
2
…Видишь мыс,
что входит в воду,
как форштевень корабля?
Он знаком всему народу —
это Малая земля.
Здесь расчётливо обрушил
враг на каждого бойца,
на его живую душу
тяжесть стали и свинца,
чтобы грозный груз взрывчатки,
упакованной в металл,
бросил храбрость на лопатки,
в землю мужество втоптал.
Тонна с четвертью металла
здесь на каждого пришлась,
полыхала,
грохотала,
утверждала
смерти власть.
Не представить, что здесь было,
здесь ярилась сотни дней
огнедышащая сила,
извержения страшней.
Бомбы, мины и снаряды
враг детально подсчитал,
рассчитал
он всё, что надо,
чтоб солдат не устоял,
чтоб — согласно всем законам
войн кровавых всех времён,
был бы он
под горным склоном
лавой стали погребён.
Но сломал
врага расчёты
в математике войны
рядовой боец пехоты,
патриот родной страны.
Он
на мужество задачу
до конца решил в бою.
Он не мог решить иначе -
он любил страну свою.
Богатырской
светлой силе
уступил жестокий враг.
Одолели,
победили
наш солдат
и наш моряк!
3
Теперь весь этот мыс —
истории страница.
Здесь оспины траншей,
окопов,
блиндажей.
Здесь память о войне
самой землёй хранится.
Здесь боль от старых ран
острее и свежей.
Здесь можно и сейчас –
Лишь стоит присмотреться -
зазубренный кусок
металла отыскать.
Возьми его себе:
он метил в чье-то сердце,
он мог осиротить
стареющую мать.
Возьми его себе
не просто сувениром
на память о местах,
в которых побывал.
Возьми его себе,
возьми во имя мира
заржавленный,
рябой,
зазубренный металл...
В. Бакалдин
КАТЕР
Здесь,
где мол берёт начало
у черты береговой,
над землёй,
не у причала,
замер катер боевой.
Он стремителен и строен,
у него стальная стать,
он по чести удостоен
вечным памятником стать.
Он такой на постаменте,
как когда-то на войне,
будто впрямь не на цементе,
а на яростной волне.
Так он мчался в час победы,
и огонь кинжальный вёл,
и в упор пускал торпеды,
разворачивая мол.
И в проломы,
как в ворота,
шли десанта корабли.
И бойцы
за ротой рота
на фашистов с моря шли!
...Море тихо волны катит
до черты береговой.
И над ним —
торпедный катер,
как бессменный часовой.
В. Бакалдин
ЛЕГЕНДА О ХЛЕБНОМ ЗЕРНЕ
Легендой
нам кажется случай иной,
годами рождённой легендой.
Поется он в песнях любимой страной,
становится он кинолентой.
А эту легенду мне друг рассказал
над морем
в ликующий праздник,
и место событий рукой показал
живой их герой и участник.
Вдвоём подошли мы к тому рубежу,
к тем дням,
о которых и я расскажу.
Здесь берег кремнистый
у ног крутизны
дышал под огнем воспалённо,
и все же глаза чародейки-весны
светились в дыму небосклона.
Пехоте, измотанной в тяжких боях,
забывшей о сне и о боли,
припомнилось
в милых далеких краях
спокойное русское поле.
Припомнилось поле,
что сладостно ждёт,
когда в его землю зерно упадёт.
И так получилось:
затишье пришло —
враг выдохся, кровью умывшись.
И стало душе и тепло, и светло
в нежданном весеннем затишье.
И руки,
что бить беспощадно могли
гранатой, ножом и прикладом,
заныли томительной жаждой земли,
и с жаждой той не было сладу.
Откуда тогда
появилось оно —
на Малой земле
посевное зерно?
В крестьянских руках
и в рабочих руках,
в солдатских руках
и в матросских
под солнцем сияли
всем бедам на страх
пшеницы бесценные горстки.
И только в боях наступил перерыв,
бойцы в неприметной лощине
посеяли хлеб,
тесаками взрыхлив
наносную почву на глине.
И не было снова
сраженьям числа,
и чудом пшеница в земле проросла.
Росла, наливалась пшеница в чаду,
хозяев на смерть провожая.
На Малой земле
в сорок третьем году
настала страда урожая.
В три слоя осколками склон занесён,
воронок слепых межполосье,
и, как удивительный
сбывшийся сон,
в руках шелестели колосья.
Ракетами ночь освещала война.
Ножами был скошен
весь хлеб
до зерна.
Казалось в то утро,
что радость сама
в ладонях зерно растирала,
в патронные ящики,
как в закрома,
его осторожно ссыпала.
И кто-то —
матрос, а быть может, солдат,
мечтатель с рассеянным взглядом,—
надумал послать этот хлеб
в Ленинград
героям голодной блокады
как знак преклоненья пред подвигом их,
как дань уваженья
друзей фронтовых.
Привычен нам хлеб
безо всяких легенд,
обычный наш хлеб повседневный...
Но в жизни порой
вдруг наступит момент —
и вспомнится
хлеб наш военный.
Историей давней,
поведанной мне,
решил я с тобой поделиться,
мой мальчик,
чтоб знал ты,
как люди в огне
растили колосья пшеницы.
В полях,
на токах —
золотистая пыль
и зерен бессчётных —
легенда
и быль...
В. Бакалдин
СТИХИ О ДВУХ ГЕРОЯХ
Владимиру Никитовичу Кайде —
герою боёв на Малой земле
Могучий матрос с автоматом
взошёл на высокий гранит.
Всё то,
что здесь было когда-то,
он в сердце железном хранит.
Большое крыло плащ-палатки,
не раз опалённой войной,
спускает усталые складки
за крепкой матросской спиной.
А он,
не остыв после боя,
всей грудью вдыхает покой.
И моря
тепло голубое
лежит у него под рукой.
Он видит,
как танкер отчалил,
он слышит прощанье гудка.
И радость,
и строгость печали —
в широкой груди моряка.
Он помнит
героев державы —
друзей,
не пришедших с войны,
он горд
за высокое право
жить в мире под небом страны.
По плитам приморского сквера,
что люди раскинули тут,
к матросу идут
пионеры,
цветы к постаменту кладут.
Глазастые внучки и внуки —
живой любопытный народ —
глядят на огромные руки,
на плеч налитых разворот.
Звенят вперебивку вопросы,
кому это памятник здесь,
какому же это матросу
такая высокая честь?
Понятно,
что был он бесстрашным!
А кто-то
слыхал и о том,
что мог он
в бою рукопашном
фашиста сразить кулаком!
Слыхали,
что силой железной
и сердцем стальным обладал
вот этот матрос неизвестный,
навечно отлитый в металл.
... В строю пионерской линейки
призывные горны трубят.
Седой человек на скамейке
с улыбкой глядит на ребят.
Не может на них насмотреться
он в тихом покое своём.
Живое усталое сердце
ему говорит о живом.
Над памятью
время не властно.
И годы не в силах стереть
тех дней,
когда жизнь ежечасно
крушила здесь
черную смерть.
И вновь
он вздымает с друзьями
в кварталах, сгоревших дотла,
пробитое пулями знамя,
чтоб новая жизнь расцвела.
... Давно отгремели те грозы.
И розы
сегодня принёс
железному другу матросу
живой неизвестный матрос.
В. Бакалдин
РАССКАЗ ДЕСАНТНИКА
Имя героя-малоземельца
Александра Семёновича Ткаченко
более четверти века
значилось на постаменте
братской могилы
в Новороссийске.
А он оказался живым.
«Я сражался на Малой.
Скрижаль над моряцкой могилой
возвещает друзьям, что судьба отзвенела моя...
И стою потрясенный, стою меж другими живыми
и не верю глазам,
и склоняюсь в молчании я.
...Наш десантный отряд
на открытой прибрежной полоске,
как над бездной, держался от гибели на волоске,
и волна за волною
несли бескозырки матросские –
многоточием горьким ложились они на песке.
Был осколком шальным поражен я в один из налетов,
на обломке стены корректируя точность огня.
Только рану зажав, двое суток еще я «работал»,
и фашистам с лихвою досталось тогда от меня.
А потом — медсанбат. Но его напрямую накрыло.
Кто-то вынес меня — и на катер,
где только сгасили пожар.
Но другие, собравши останки в поспешной могиле,
дали в небо салют!..
Документ мой там тоже лежал…
Не виновны друзья, не виновен гравёр аккуратный,
что тюльпаны по мне здесь полны, как слезами, росой,
что под скорбные марши,
в долгу навсегда неоплатном,
поминает меня вместе с ними людская хлеб-соль.
Те далёкие дни
были с адом немыслимым схожи:
смерть туманила солнце, зловеще пылала во мгле.
До победного часа лишь каждый пятнадцатый дожил,
и лишь каждый двухсотый
поныне живет на земле...»
Е. Цыганко
Хлеб
(отрывок из поэмы-эпопеи «Мысхако»)
«Природа как бы захотела
напомнить о себе —
своём бессмертии, силе,
щедрости и красоте...».
Легенды и были Черноморья
Кто же бросил пшеничное семя
на кровавом земном рубеже?—
Эту тайну не выдало время
и вовеки не выдаст уже.
Но, скрестясь с навесными штыками,
пробиваясь сквозь камень и мрак,
зеленела пшеница ростками —
нам на радость, фашистам на страх;
как бы с умыслом дерзким и дальним,
побеждая огонь и металл,
вызревала на стыке нейтральном,
чтоб нейтральным он быть перестал!..
И глядела морская пехота
на желтеющий колос родной,
и такая томила охота
поскорей расквитаться с войной,
возвратиться к своей хлеборобской
жизни, сущности, жажде, судьбе!
Всё изведали руки солдата
от родимого поля вдали.
И его штыковая лопата
наворочала горы земли.
Безотрадной землицы, бесплодной,
не сулящей страды и зерна...
Кто ж осудит за взгляд тот голодный,
жадный взгляд:
— Ты гляди-ко! Она!!!
А пшеничка и вправду на славу!
И Синицын с Балыкою в ночь
понастригли колосьев. И стало
их товарищам тоже невмочь.
Чередой по-пластунски ныряли
в волны хлеба опять н опять,
и ни зернышка там не теряли
(рисковали лишь — жизнь потерять).
Меж боями саперы, пехота,
высыпая рюкзак к рюкзаку,
управлялись шутя с обмолотом
на прикрытом стеною току.
Худо-бедно шесть сотен (пудами!)
насчитал интендант Воронцов.
А Потапов-комбриг трудоднями
окрестил трудоночи бойцов.
И велел он, их труд уважая,
как в далекие мирные дни,
оприходовать треть урожая
и раздать его — на трудодни!
В той голодной и тяжкой осаде
сладкой грёзой был русский калач.
Только бой шел не этого ради...
А в ушах — детский слышался плач...
И добытчики хлеба решили,
завершая словесный разброд:
сто пудов выдать повару Жиле,
остальные пятьсот — для сирот!
И поплыл по-над копотью тола,
над землею, забывшею плуг,
вдохновенней призывного слова —
русский хлебный целительный дух!
И ушли под обстрелом свирепым
от Мысхако — к Большой корабли.
Ей везли они центнеры хлеба —
дар несломленной
Малой земли.
Е. Цыганко
Цезарь Куников
(отрывок из поэмы-эпопеи «Мысхако»)
...У куниковцев — жёсткий переплёт.
Ворвавшись отвлекающим десантом,
они, хранимы Цезаря талантом,
вдруг превратились в боевой оплот.
И братья, что не сгинули в аду
той Южно-Озереевской расправы,
продолжили суровую страду
на огненной земле, что станет Малой.
Здесь длится бой. Здесь без просвета — бой!
Сменяет враг штурмующие роты.
Боезапас исчерпан. В штыковой
идут опять бойцы морской пехоты.
Майор страдает: ведь любой — как брат!
Но нет на слёзы права у солдата.
Он в опояске из сплошных гранат,
их сам ведет в атаку с автоматом.
Со всеми риск на равных разделив,
он — вездесущ! Забыв про сон и пищу,
диктует в штабе расстановку сил,
везде слабинку у врага отыщет;
к солдатам слово тёплое найдет,
таскает груз с причального помоста...
Таким он и в бессмертие уйдет —
героем, что не знал в себе геройства.
Еще недавно — штатский человек,
он имя Цезарь подтвердил стократно.
И высадки блистательный успех
вошел в скрижали русской славы ратной.
Гляжусь в портрет: спокойное лицо
и цепкий взгляд, и ватная фуфайка...
Его не отличить среди бойцов
(как вожака в мальчишьей дружной стайке).
Но внутренний его потенциал
достоин был державного размаха.
И реквием поёт прибойный вал
у изголовья дорогого праха!..
Е. Цыганко
ЛЮБОВЬ МОЯ, РОДИНА...
Здесь облако в небе
Плывёт надо мною,
Как память,
Плывёт и не тает в дали.
И город прекрасный
Спускается к морю.
И волны качают мои корабли.
Я воздух морской,
Задыхаясь, глотаю.
Отчизна!
Любимая с детства земля!
Над бухтой
Не белая чайка взлетает.
Взлетает
Крылатая юность моя.
Под нею -
Из пепла поднявшийся город.
Под нею -
Цветы из горевшей земли.
Огнем и металлом
Пропахшие годы
Перо опалили,
Крыло не сожгли.
Лети ж, моя юность!
Как прежде, как прежде,
Навстречу взлетающей в небо волне,
Навстречу любви и навстречу надежде,
Навстречу всему, что завещано мне.
Завещано теми,
Кого именую как правду,
Как совесть твою и мою.
Завещано боем за землю родную,
Завещано павшими в правом бою.
Они завещали:
- Воспой эту землю,
Когда отшумит, отгрохочет война.
Шумящие волны,
Шумящую зелень и ветер...
В нем наши шумят имена.
Воспой эту землю,
Где детство и юность,
Где мама с порога глядела нам вслед,
Воспой это солнце приморского юга
И море, роднее которого нет.
Фашистская пуля меня миновала.
Я вышел из боя живой.
Но всё, что мне эта война завещала,
До мига последнего будет со мной.
И облако то, что плывёт надо мною,
И эти цветущие в мае края,
И город, что с неба спускается к морю.
Любовь моя...
Родина...
Память моя!
С. Эмин
